Как отреагировали на перемирие в Нагорном Карабахе - репортаж «Медузы»

5 апреля на линии соприкосновения ВС НКР и Азербайджана было объявлено о прекращении огня. Находившиеся в Карабахе и освещавшие конфликт журналисты узнали об этом прямо на позициях. Среди корреспондентов был и спецкор «Медузы» Илья Азар.

Утром 5 апреля около гостиницы «Армения» на центральной площади Степанакерта начинают постепенно собираться журналисты. Все они хотят попасть на южную линию соприкосновения (на северной, в районе Мардакерта, за первые дни войны все уже побывали). Их туда обещали отвезти представители Минобороны Нагорно-Карабахской Республики (НКР).

Ожидающих поездки журналистов развлекает пресс-секретарь президента НКР Давид Бабаян. «Мы на 100% вашу безопасность гарантировать не можем, — пугает он журналистов и уточняет у корреспондента The New York Times Эндрю Крамера: — Бронежилет и каска есть?»

— Есть.

— А оружие?

— Нет, конечно.

— А вот это зря, может пригодиться, — говорит Бабаян и смеется.

Наконец ближе к 11 утра на центральную площадь приезжает белая «Нива», за которой и должны следовать журналисты на свои машинах. «Нива», впрочем, дожидаться построения колонны из более чем 10 автомобилей не собирается и уезжает на юг. Пресс-тур на войну начинается.

Гадрут

Возглавлявшая нашу колонну «Нива» останавливается в Гадруте — районном центре на юге НКР, где проживает около 3 тысяч человек. Несмотря на военный конфликт, людей отсюда никуда не эвакуировали. На улицах пустовато; редкие прохожие становятся добычей журналистов, которые выгружаются из машин около военной части в центре города.

— Мне 70 лет, но, если надо будет, я и сейчас готов воевать — возраст не помеха, говорит мне пожилой мужчина Владимир Наримбандян.

Его сын сейчас находится в другом эпицентре боевых действий, в Мардакертском районе, но и у него в селе пока тихо. «Он воевал в первую войну, сейчас инвалид второй группы, но тоже к бою готов», — говорит Наримбандян.

В доме поблизости у него магазин прямо в квартире на первом этаже. За прилавком стоит его жена Светлана.

— Как торговля идет? — спрашиваю.

— Вчера и сегодня вообще нет торговли, — качает головой женщина.

— А давно у вас так пусто-то? — уточняет кто-то из журналистов, выстроившихся в очередь за сигаретами.

— Два-три дня.

— Эвакуации не было?

— Я даже не знаю, мне ничего не говорили…

— Может, все уехали, а вам не сказали? — уточняю я.

— Нет, не может быть такого. Но если полетят снаряды, то, наверное, нужно будет. Пока их только вдалеке слышно.

На улицу, где ждут отправки на фронт журналисты, выходит молодая девушка в джинсах и ярком платке на шее. «Меня зовут Ани. Я работаю директором исторического музея и хотела бы вам его показать», — говорит она, смущаясь сразу четырех журналистов, выстроившихся около нее.

— Гадрутский исторический музей? — скептически уточняет спецкор «Коммерсанта» Илья Барабанов.

— Угу. Там вы сможете убедиться, что Карабах наша земля. Мы здесь жили и будем жить, — говорит Ани.

Она рассказывает, что ее отец и дядя (он ушел добровольцем) сейчас воюют на фронте. На глаза у нее наворачиваются слезы.

— Вы дядю не отговаривали? Там опасно же.

— Опасно? — не понимает она. — Но не отговаривала, конечно. А слезы просто потому, что мы многих похоронили. Мы не боимся здесь жить, но боимся за наших ребят.

Местный житель по имени Нельсон рассказывает, что у него внутри еще с первой войны осталась пуля. «Ранним утром в феврале 1993 года их диверсионная группа отбила наш пост, через два часа мы пошли штурмовать его обратно и отбили, но уже без меня, потому что в меня попали. Врач сказал, что пуля меньше будет беспокоить, чем шрам», — рассказывает Нельсон.

— Азербайджанцам кажется, что они решат вопрос военным способом, но это не так. Мы же никогда не закончимся, и они не закончатся. Просто будем каждые 15–20 лет убивать друг друга, если не закрыть этот вопрос окончательно, — говорит он и добавляет, что его 19-летний сын сейчас на фронте.

— Не боитесь за сына?

— А что еще делать, если началась война? Я сам в 90-х работал в Ереване, но когда увидел, как они на бэтээрах въезжают в мой город, на меня такие эмоции накатили, что остаться в Ереване было невозможно.

Наконец к журналистам выходит представитель армии обороны НКР и начинает инструктаж. «Наши просьбы прошу понимать как приказы. Следовать им нужно неукоснительно, потому что мы едем в район боевых действий — и всякое может случиться», — говорит военный.

Когда журналисты еще шныряют по окопам и пытаются разговорить солдат, кто-то узнает, что наступило перемирие. Новость стремительно распространяется по позициям — журналисты разочарованы: потратили целый день на съемку одного снаряда.

Перемирие

— Почему солдаты-то не радуются, что наступило перемирие? — недоумевает Семен Закружный, впервые приехавший на войну.

Мы возвращаемся к машинам, Владик как раз заканчивает сливать в ведро бензин из красного джипа телеканала Russia Today.

— Перемирие наступило, вы знаете? Что думаете об этом? — спрашивает Семен Закружный водителя и наставляет на него камеру.

— Перемирие — это радостная весть, очень хорошая. Я очень благодарен. Большое спасибо, — отвечает водитель, Семен снимает. — Но жалко, конечно, ребят.

Мы едем обратно в Гадрут.